Наталья Девятко - Карта и компас [litres]
— Зачем ты искала меня в Элигере?
— Я не искала тебя, пиратский капитан, — улыбнулась Марен. — Я приехала вместе с министром Феофаном и советником Императора. Хотя и не поэтому оказалась на том побережье. Нас, давних, и потомков древних народов, почти не оставшихся в этом мире, звал могущественный колдун, словно на совет. Поэтому пришли я, Харун, Мать, Странник, хотя и не встретились с ним.
Да и Зорин услышала его голос, она тоже из древнего народа, хотя и не такого древнего, как мой, — коротко стриженая женщина снова смотрела на темную маслянистую воду, будто ее покой передался и давней, которая только что показала пиратскому капитану часть своего ужасающего прошлого. — А ты, Ярош, как там оказался? Почему именно в это время? Зачем ты привел свой корабль в Элигер? Сколько тех, у кого есть сила бороться с Империей, услышали тогда голос Гайяра?
Ярош не ответил, у него не было намеренья исповедоваться давнему народу и этому темному морю, хранящему воспоминания об их поражении в войне…
Больше найти никого не удалось. Свет высвечивал только остовы кораблей. А маслянистому морю уже не было безразлично, что кто-то тревожит его покой. Море грозило им бедой, время истекало, и Ярош решил повернуть назад.
Тень опустилась на палубу, склонившись, положила что-то на доски. А поднялась уже Ажи де Сентаном.
— Здравствуй, Ярош, — сказал Ажи, и здесь его голос звучал совсем иначе, не скованный чарами имперской столицы, он даже разлетался слабым эхом в тумане.
— Сколько мы не виделись, Ажи? — непонятно, рад Ярош встрече или нет.
— Года? Века? Ты, как и я, их не считаешь. Лучше посмотри себе под ноги, Сокол.
Все, успевшие к тому времени выйти на палубу, вздохнули. Между Ажи и Ярошем лежала женщина, красивая, но…
— Это же… Аля Очеретяная, — не удержался Сашка. — Она дала нам фотографию с «Диамантой». Она фотограф из столицы!
Ажи слегка усмехнулся, глянув, как Ярош склоняется над черноволосой женщиной, едва не становясь на колени, и ответил парню.
— Не только. Она друг. Верный друг вашего капитана, — взгляд прозрачных серых глаз де Сентана встретился с взглядом Феникс, она опустила глаза, не зная, что сказать ему на это.
— Она мертва, — Ярош гладил волосы Али, он даже не спрашивал, отдавая себя горю.
— Мертва ли она, Сокол? — удивленно переспросил Ажи. — Ты же сам был за чертой. И друзья вернули тебя из царства смерти. Неужели ты, славный капитан, побоишься отыскать душу Али?
— Нет, Ажи. Мы отыщем ее душу…
Казалось, Ярошу тоже не верится, что женщина на его руках уже не вздохнет, не улыбнется. Он не видел Алю столько лет, а теперь увидел мертвой…
Несправедливость и издевка крылись в словах и поступках Ажи де Сентана.
— Ярош, ее души нет на кладбище кораблей. Ее оплакали. Ее душа дальше, намного дальше, как и твоя, за краем. Но ты же и без того собирался в воды, где нет живых.
— Это не твое дело, Ажи, — Ярош поднялся.
Феникс не выдержала: упав на тело подруги, она горько плакала, никого не стыдясь.
— Нет, Сокол, мое.
— Как и тогда? — рука Яроша легла на пистолет, заткнутый за пояс.
Команда молчала, они понимали, что этот разговор — продолжение иного спора, затерявшегося в прошлом, призрачном, словно кладбище кораблей, откуда медленно, но неуклонно выводит их ветер.
— Твоя вина, что Аля погибла, — Ажи отступил на полшага. — Ты сманил самых смелых драться с Империей.
— Разве можно сманить на такое? — устало возразил Ярош.
— Если сам веришь без сомнения, можно. Если любишь… Если мечтаешь о свадьбе с пиратским капитаном… Если ценишь не богатство, а свободу… Таких сманивать легче всего! — Ажи умолк, не в силах сдержать свои бушующие чувства.
Голос Яроша преисполнился холодом.
— Но ты же остался в столице, не так ли?
— Остался… Но после всего пережитого я уже не человек, Сокол! Я де Сентан… И я с самого начала убеждал всех, Ярош, что замысел твой глуп!
Ярош выхватил пистолет, навел на товарища из прошлого. Ажи лишь гордо вскинул голову, одарив пирата презрительным взглядом.
— Да, Сокол, это я отдал твое последнее письмо стражникам Империи, не сжег его, как все предыдущие… Сколько может натворить кусок бумаги, Ярош! Но ты же сам хотел заглянуть в глаза зверю. Ты сам говорил, что, только выдержав его взгляд, можно победить. А это была единственная возможность, за которую нужно было кое-что отдать.
Ярош целился в сердце Ажи. Рука пиратского капитана не дрогнет. И слова ему больше не нужны, чтобы закончить этот спор.
— Стреляй, Ярош. Но помни, что за тобой стоит твоя команда, среди них есть и дети. Стоит ли им видеть чужую смерть?
— Многие из этих детей сражались с имперскими солдатами.
— Да, но я безоружен. Драться с тобой чарами я не буду. Стоит ли им видеть, как их капитан убьет безоружного, убьет своего товарища?..
— Ты предатель, Ажи, — сквозь слезы сказала Феникс. — Как ты мог? Ты же все время был с нами! Что тебе пообещала Империя?
— Империя? — уверенность Ажи пошатнулась. — Я, как и вы… я ненавидел Империю и мечтал увидеть ее закат… Стреляй, Ярош, я почти бессмертен, как и Химера. Причина тебе известна. Только настоящий пиратский капитан может забрать мою жизнь. Стреляй! — его голос дрогнул от безверия.
Молчание. Мгновение. Еще одно. Этот спор принадлежит только им двоим. Молчали Мариан и Джонатан, и даже Феникс чувствовала, что не смеет вмешаться.
— Нет, Ажи, — Ярош опустил пистолет. — Ты пойдешь с нами. И увидишь, как гаснут глаза зверя, или погибнешь в бою с Империей, с которой тебе когда-то удалось договориться.
И от этих слов будто посветлело в мире. Что-то изменялось, незаметно, но неотвратимо. И что-то произошло, чего тайком ждали, боясь высказать вслух. Словно последний штрих на картине были эти слова жестокого обещания.
— Ку-ка-ре-ку! — на обломке борта, высоко выдающемся над водой, сидел петух.
Солнечная птица хитро косилась на них, ибо для ее взгляда — не преграда призрачный туман.
— Ку-ка-ре-ку! — если солнце всходит, его нужно приветствовать, чтобы золотая волна рассвета разливалась по миру.
— Ку-ка-ре-ку! — солнечная птица прославляла светило, отгоняя призраков, как некогда прогоняла от людей нечистую силу.
Позвав солнце трижды, петух перелетел на борт живого корабля. Пиратское кладбище оставалось позади, и полупрозрачные солнечные лучи гладили сквозь тучи морские волны, совсем не похожие на кровь древнего чудовища.
А вечером, когда взошел тоненький серп только что рожденного ночного светила, Ярош Сокол развернул ткань, и сияние нарисовало на ней карту, которую прошлой весной он видел лишь несколько мгновений.
